Мы все ненормальные: как рождается стигма и что она делает с психическим здоровьем?

Стигма в целом и стигма психических расстройств в частности — это не проблема конкретного человека, а реакция общества на его отличия. Как пишет антрополог и психоаналитик Рой Ричард Гринкер в своей книге «Мы все ненормальные: история стереотипов психических заболеваний», стигма — это культурная идея о том, что человек с тревожностью, депрессией или другим расстройством — какой-то «не такой». Эта идея не появляется сама по себе: она растёт из истории, экономики, религии и даже политики. В мире, где высоко ценится производительность, стабильность и контроль, люди с эмоциональными трудностями начинают восприниматься как ненадёжные, слабые или неэффективные. И чем более ориентировано общество на успех и «сильных», тем сильнее оно отталкивает тех, кто не справляется.

Несмотря на развитие науки, рост числа специалистов и повышение доступности психотерапии, миллионы людей по всему миру продолжают страдать в одиночку. Почему же так происходит?

Парадоксально, но сами психические расстройства часто мешают человеку обратиться за помощью. Депрессия парализует волю и порой вселяет убежденность, что страдание заслужено. Нервная анорексия заставляет воспринимать болезненные симптомы как успех. Но даже при этом основное препятствие — это стигматизация.

Термин стигма восходит к Древней Греции и означал физическую метку на теле — знак позора или собственности. Сегодня стигматизация — это невидимое клеймо. Это предрассудки, страхи, стыд, молчание. Это ситуация, когда диагноз определяет личность, когда психическое заболевание становится причиной для дискриминации или социальной изоляции. Стигма — это культурный инструмент, с помощью которого общество разграничивает «нормальных» и «ненормальных». И это разграничение меняется во времени. Ещё в 1963 году выдающийся социолог Ирвин Гофман писал, что в любом обществе, где превозносится конформизм — то есть стремление «быть как все» — практически каждый человек в какой-то момент своей жизни испытает на себе боль стигматизации. По словам Гофмана, единственным, кто избежит предвзятого отношения, будет молодой, женатый, белый мужчина, живущий в северном городе, гетеросексуал, протестант, с высшим образованием, стабильной работой, «правильными» чертами лица, «нормальным» телосложением и недавними успехами в спорте. Все остальные — включая женщин — потенциально уязвимы. Цвет кожи, доход, акцент, инвалидность, религия, сексуальная ориентация, психическое состояние, пережитое насилие, развод, статус матери-одиночки — всё это может превратиться в мишень для осуждения, дистанцирования или дискриминации.

И если в середине XX века эта формулировка казалась радикальной, то сегодня она звучит пугающе современно. В эпоху социальных сетей, где публичность стала почти обязательной, давление «нормальности» только усилилось. Мы по-прежнему продолжаем оценивать друг друга по шаблонам: «настоящий мужчина», «успешная женщина», «нормальная семья». Всё, что не укладывается в этот шаблон, часто вызывает неловкость, жалость или — что хуже — страх. А психические расстройства до сих пор воспринимаются как нечто постыдное, требующее скрытности, будто человек несёт личную вину за то, что заболел. В этом контексте стигма — не просто социальный механизм, а форма культурного давления, при котором человек должен соответствовать невидимому стандарту, иначе рискует быть отвергнутым. А если он к тому же испытывает тревогу, депрессию или нуждается в терапии, это становится не только внутренним кризисом, но и социальной угрозой: он боится быть осмеянным, непонятым, уволенным, изолированным. Слова Гоффмана напоминают нам: стигматизация не исчезла, она лишь поменяла язык. И чем активнее общество продвигает идеалы «сильных, продуктивных, психически стабильных», тем болезненнее живут те, кто в данный момент такими быть не может.

Самое же разрушительное в стигме — это то, как она поселяется внутри человека. Сначала человек сталкивается с осуждением и непониманием окружающих — и это называется «общественная стигма». Потом он начинает сам в это верить: «со мной что-то не так», «я слабый», «я не достоин помощи». Это называется «внутренняя стигма», и она мешает не только обратиться к психотерапевту, но даже просто сказать кому-то о своём состоянии. В результате люди замыкаются в себе, боятся просить поддержки и отказываются от помощи, в которой отчаянно нуждаются. Причём это работает не только на уровне семьи или друзей - стигма закреплена в структурах: в законах, в системе образования, в профессиональной деятельности. Например, во многих странах людей с психиатрическим диагнозом не берут на госслужбу, или родителям советуют скрывать расстройства у детей, чтобы ребёнок не был «белой вороной». Не нужно ходить далеко за конкретным примером: начиная с сентября 2025 года в России вступают в силу новые правила медицинского освидетельствования водителей. Согласно этим изменениям, наличие подтверждённого психиатром диагноза «Депрессивный эпизод» (F32) или «Рекуррентное депрессивное расстройство» (F33) при прохождении обязательного медосмотра (например, при получении или замене водительского удостоверения) может стать причиной аннулирования прав управления автомобилем.

Безусловно, эти изменения отражают стремление государства усилить безопасность на дорогах, но также поднимают вопросы о том, насколько диагноз влияет на право на мобильность и как установить баланс между медицинской ответственностью и правами граждан? И не способствует ли это ещё большей стигматизации психических заболеваний, не рискуем ли мы таким образом усилить и без того живучие предрассудки ещё сильнее отталкивая людей от идеи обратиться за профессиональной помощью?

Гринкер подчёркивает: то, что общество считает «ненормальным», — всегда вопрос культуры. В одних странах тревожность считается слабостью, в других — поводом для сочувствия. В одних семьях психотерапия — это стыд и не следует «выносить сор из избы», а в других — обратиться за помощью к психологу/психотерапевту такая же норма как записаться на приём к врачу. Но стигма есть везде, просто она выглядит по-разному.

В разных культурах проявления стигмы различаются: в коллективистских обществах (например, Китай, Япония) страх «опозорить семью», «утратить лицо» усиливает стигму сильнее, чем в более индивидуалистических обществах, где ценится открытость и личная автономия. В странах Тихоокеанского региона доля людей, испытавших общественную дискриминацию, достигает 85 % — и она тесно связана с культурой «сохранения лица», религиозными или семейными нормами.

Согласно исследованиям Всемирной организации здравоохранения и Национального института психического здоровья США, в среднем проходит 7–10 лет с момента первых симптомов до первого обращения за помощью при психическом расстройстве. Причины: стыд, страх быть осмеянным, недоверие к врачам, боязнь потерять работу или статус.

Серия опросов, проведённых в 24 странах и охвативших более 60 000 участников, показал, что стигма (личные установки и страх стыда) остаётся главным барьером для обращения за лечением, опережая даже финансовые и географические ограничения. Особенно это касается мужчин, людей с миграционным опытом, представителей религиозных общин и пожилых пациентов.

В результате: стигма живёт не в генах, а в культуре. Она протекает через ярлыки, через страх стыда, через экономические и политические структуры, через губительные внутренние убеждения. И пока её не побороть — многие из нас лишаются права на помощь, право на достоинство, право жить полной жизнью.

Один из самых уважаемых психологов XX века, Эрик Эриксон, казалось бы, сам воплощал идею нормальности. Его теория восьми стадий психосоциального развития стала основой для понимания взросления, воспитания и психологического здоровья. Его биография — пример успеха, уважения, академического признания. Но мало кто знает, что у Эрика и его жены Джоаны родился четвёртый ребёнок — Нил, с синдромом Дауна. По совету коллег и в страхе за свою репутацию Эриксон принял решение отдать сына в специализированный приют и прекратил с ним всякие контакты. Нил умер в 21 год, его братья и сёстры узнали о его существовании только после смерти. Этот секрет разрушил доверие в семье и едва не привёл к разводу. Эта история — трагичный пример того, как даже крупнейшие умы своего времени поддавались стигме. Ирония в том, что Эриксон, посвятивший свою жизнь описанию «нормального» развития, отверг собственное родительство из-за страха быть связанным с «ненормальностью».

За последние десятилетия восприятие психических расстройств начало меняться. Сегодня всё больше знаменитостей, спортсменов и даже политиков открыто говорят о своих диагнозах, связанных с ментальным здоровьем и терапии. Как показал мета‑анализ в журнале Epidemiology and Psychiatric Sciences, публичные признания знаменитостей в собственных ментальных трудностях действительно работают: они снижают уровень стигмы, повышают информированность и — что критически важно — увеличивают готовность обращаться за профессиональной помощью, особенно если образ говорящего близок аудитории. В Южной Корее, например, всплеск обращений к психиатрам напрямую коррелировал с освещением в СМИ случая панического расстройства у одной из популярных звёзд K‑POP — общественное внимание стало триггером для массового самопризнания и запроса на терапию. Обращение за психологической помощью сейчас всё чаще воспринимается не как слабость, а как проявление зрелости и ответственности. Признания знаменитостей становятся своего рода социальным «разрешением» быть уязвимым. Мы были свидетелями, как история, рассказанная из первых уст, может разрушить барьеры. Например, когда принцесса Диана в 1990‑х открыто заговорила о своей булимии и депрессии, количество обращений за помощью по поводу расстройств пищевого поведения в Великобритании выросло в два с лишним раза — это явление даже получило название «эффект Дианы».

Голливудский актёр и продюсер Джона Хилл снял в 2022 году документальный фильм «Stutz», где обсуждает личную терапию со своим терапевтом/психиатром доктором Филом Статсом— формат откровения получил похвалу за честность, став редким примером того, как терапия может быть показана не как слабость, а как путь к личной силе.

Такие истории важны. Они не просто нарушают тишину — они делают «ненормальность» частью нормы. Как будто кто-то берёт микрофон на переполненной вечеринке и говорит вслух то, в чём многие из нас не могут признаться даже себе. Это меняет не только общественное мнение, но и внутреннее восприятие о собственной уязвимости, стыде, потребности в поддержке. И всё чаще говорить — становится первым шагом к лечению.

Будучи преподавателем в университете, я наблюдаю следующую тенденцию: молодые люди готовы открыто делиться переживаниями, обсуждать собственный опыт психотерапии, задавать вопросы — не из страха, а из интереса, желания понять. Да, кто-то считает, что это поколение хрупкое, но я придерживаюсь другого мнения: поколение зумеров научилось замечать боль до того, как она становится невыносимой. Оно предпочитает честность — защите, и осознанность — избеганию. В этом есть не слабость, а глубокая перестройка культурной нормы.

Вдохновившись примером публичных фигур, которые открыто говорят о своих психологических трудностях, молодые люди всё чаще делятся собственными переживаниями — и делают это не только в терапевтических кабинетах, но и в социальных сетях. Они пишут о тревоге, панических атаках, чувстве пустоты, страхе перед будущим. Эти откровения нередко сопровождаются поддержкой от аудитории, что создаёт новое пространство, пусть и не всегда безопасно, для коллективного опыта. Это не всегда про диагноз, не всегда про терапию. Иногда — просто про «я не один» или «мне тоже тяжело». Такие откровения выходят за рамки просто личных историй — они превращаются в общественные сигналы: страдать — не стыдно, говорить — безопасно, просить помощи — нормально. И, возможно, это и есть главный сдвиг, который мы наблюдаем сегодня: стигма больше не молчаливая сила, давящая сверху, а то, что можно оспаривать, переосмыслять, проговаривать — вслух, вместе, открыто.

Самый сильный инструмент — это диалог: когда мы говорим, что испытываем тревогу, выгорание или депрессию — мы открываем путь другим. Когда мы не стыдимся просить помощи — мы меняем культуру.

Для записи на консультацию напишите в мессенджер +79159584171 (WhatsApp, Telegram)